Художественая литература ненцев Заполярья возникла в тридцатые годы с ненецкой письменностью. Алексей Пичков пишет в статье «От устного творчества – к литературе»: «Зачинателем ненецкой оригинальной поэзии мы по праву считаем Николая Семёновича Вылку (1911–30 сент. 1942). Его стихотворение “Солнце Ленина светит в тундре” ...по сей день является лучшим произведением в ненецкой литературе. В период учебы в институте народов Севера опубликовал в журналах “Наша страна” и “Советская Арктика” варианты повести “Вылка на острове” в авторском переводе (1937). Позднее он создал повесь “Марья” о тяжелой и беспросветной жизни ненцев в дореволюционные годы. В них хорошо передаются настроения людей, красочны картины природы. При этом писатель умело использует богатства родного языка, образы произведений  устного народного творчества, знатоком которого он был.  ...Он создал литературный язык, на котором пишут и сейчас ненецкие писатели ». Николай Вылка, племянник знаменитого Тыко Вылки, погиб на Новой Земле во время Великой Отечественной войны. Это была невосполнимая утрата для ненецкой литературы, ведь он был первым ненцем, принятым в Союз писателей СССР.

   При жизни Николая Семёновича Вылки его проза выходила на ненецком и русском языках. Однако, грамматика ненецкого языка за 70 с лишним лет так изменилась, что в настоящем издании тексты даются в современной транскрипции. Оригинальный текст рассказа «Ңохона» («На острове») с рисунками автора публиковался в 1936 и в 1938 гг. отдельными книгами с русским переводом. Повесть «Марья» в довоенные годы выходила в двуязычном издании на русском и ненецком языках (1938), также на русском выходили два его стихотворения.

   В некоторых изданиях с 60-х годов XXв. неправильно указано отчество Николая Семёновича Вылки. К сожалению, эта ошибка потом неоднократно тиражировалась. Стал забываться и тот факт, что Николай Семёнович Вылка был членом Союза писателей СССР, первым ненцем, удостоенным этого звания. «К сожалению, в Великую Отечественную войну во время налётов немецкой авиации на Москву одна из бомб попала в писательский архив и почти все приемные дела 1934–1941-х годов сгорели в пожаре. В войну утрачен и практически весь архив Ленинградского института народов Севера, в котором обучался Николай Вылка», – сказано в библиографическом справочнике известного литератора-североведа В.В. Огрызко.^[1] Поэтому теперь трудно проследить все этапы биографии Н.С. Вылки. Не удалось найти ни одной фотографии ненецкого писателя.

Рисунок Николая Вылки.

Фрагмент повести «Марья»

В один прекрасный день

С юга ветер подул, тихий ветерок. Подул ветер, и слоистые облака тронулись к северу. Раз уж облака тронулись, океан тоже не дремлет: поднял он под ветер свои большие волны и погнал их на север. Всё двинулось к северу: облака несутся к северу, быстрее мысли идут к северу большие океанские волны. Волны, величиною с гору, подобны запыхавшимся оленям, запряженным в упряжь из тюленьих ремней.

Когда тронулись облака и волны, палубная лодка под парусом отчалила от берега Югорского Шара. Одномачтовая лодка, как самец утки-морянки, то скрывается в ямах между волнами, то выскакивает на гребни. Скользящие от неё волны уносятся вдаль, как будто подстёгнутые кем-то, и там затевают между собою борьбу. Быстрее мысли, быстрее волн несется лодка. В мачте и снастях её ветер поет свои песни. Словно рёву каких-то зверей вторит он. От такой песни взгрустнется вдруг, и захочется плакать. По обеим щекам покатятся слезы. Замолкнет певец на миг, и вновь потечет его песня, как мощная быстрина реки. Кому до этого дело? Пусть мчится лодка быстрее мысли, быстрее облаков, быстрее волн. Но пока лодка плывет, не опоздать бы мне…

В той лодке едут Пыя Ңарка Тай с женой и семилетней дочкой, его старуха мать, паренек Нохо, еще не вышедший в женихи, трое ижемцев и сын хромого Лэхэ с женой.

Отец Пыя Ңарки Тая батрачил прежде у богачей. Оленей было у него штук сорок. В разных местах заработал он их. А потом пропали eго олешки. Одних волк поел, другие в уплату ясака ушли, третьи от болезней пали. Олешков своих он пас в кулацком стаде. Задерет волк оленя у кулака, тот берет взамен оленя отца Пыя Ңарки. Потому-то у кулака олешки все целы, а у бедняка их все меньше становилось. Кроме того, еще сборщик ясака нескольких оленей уведёт. А сборщику перечить нельзя. Коли сказать поперечное слово, тот ответит: «Не спорь. Богу и царю батюшке нашему так нужно. Если ясака не уплатишь, увезем тебя в тюрьму!» Испугается бедняк, в кончики ногтей уйдет его сердце...

Вот так и утратил отец своих олешков.

В год рождения сына Пыя Ңарка Тая пришел в деревню, оседло жить стал. Летом и зимою стал он тянуть по Печоре русские невода. Зимою ловит он подо льдом, а летом и осенью все-то у бедняка ноги в воде. Досыта не едал никогда. Добудет рыбу – ее всю хозяин возьмет. Иногда кинет ему хозяин какую нибудь рыбешку, бедняк скажет:

–  И такую рыбку съем!

Когда сварится у бедняка еда, преклонит он голову перед русским угодником Николой, крестом себя осенит, и старуха его тоже. И, крестясь, скажут они:

– Бог нас опять накормил. Никола нас опять накормил.

В дни, когда ловли нет, пойдут они с женой по селу, по Тельвиске – за милостыней. Если и в Тельвиске ничего не найдут, в Оксино идут.  В Оксино ничего не найдут, в другие деревни отправятся. Таская своего маленького Пыя Ңарку, ходят они по деревням целый день. Да много разве милостыни подадут? Дадут  разве что-нибудь хорошее? Заплесневелого хлебушка да рыбки кислой…

Иногда из тундры оленные кулаки-ненцы приедут. Пока оленщики гостят, бедняк их оленей в темноте караулит. Защищает их от злых деревенских собак. Добрый хозяин подаст иногда хлебца, иногда мясца.  А если не подадут, так что же? Значит, не в убыток. Темной ночью – украсть – и то впору. Один-то разок,  что! Разве грех? Бог сам видит жизнь бедняка.

Пыя Ңарка Тай в Тельвиске вырос. С детских лет, сколько он помнил, отец его так только и жил. Мучаясь, вырастил он своего Пыя Ңарку.  Иногда, бывало, старик, пропив с горя заработанные денежки, запоёт:

Сынок мой единственный! Пыя Ңарка мой,

Ведь не я моего сына вырастил,

Бог вырастил моего сына!

В какой муке Пыя Ңарка мой,

Сынок мой, вырос!

Так и жили. И все-то бедняк и в мороз, и в осеннюю пору рыбу ловит. Натерпелся, натерпелся он муки, унесла его болезнь.

Жизнь Пыя Ңарки

Когда не стало отца, Пыя Ңарке восемь лег было. После отца стала Пыя Ңарку мать растить. Целых двенадцать лет прожили они в печорских деревнях. Зимой, летом и осенью все одно: рыбачат только. Все одно, как и при отце, побираются. Когда исполнилось Пыя Ңарке двадцать лет, отправился он в тундру. Не сам, конечно, увез его Никон Нохо – тому пастух нужен был.

Целых шесть лет Пыя Ңарка со старухой-матерью живут, питаясь мясом павших оленей. Нохо Никон Пыя Ңарку свежим мясом из милости кормит. У Пыя Ңарки только и дела – стадо стеречь. Летом и зимою на нарте живет. А плата ему – за целый год пара оленей. Одним словом, все так и идет. Хозяин тех олешек обратно забирает – взамен задранных волками. Живет Пыя Ңарка. Деться некуда. Куда ни пойдешь – все одно. Нигде житья нет.

Кто пришёл?

Однажды Никон Нохо отправился с женой в деревню, Ильин день праздновать. Сын с матерью вдвоем дома остались. Пыя Ңарка тогда пас оленей недалеко от стойбища. Занятый пастьбой, взглянул на чум: у чума ездок остановился. Странный какой-то ездок: в пристяжке теленок, за передового – стельная важенка. Видно, упряжных оленей не хватает, он и запряг в передовики и пристяжку важенку^[2] с теленком.

Подошел Пыя Ңарка к чуму. Приезжий стариком оказался, сыном хромого Лэхэ. Когда-то отец Пыя Ңарки и хромой Лэхэ были женаты на двух сестрах. Лэхэ раз или два бывал, кажется, на Новой Земле, но  не зимовал там. Гость разговорчивым оказался. О том о сем говорит. О Новой Земле речь завел, о тамошнем житье-бытье. Сам он тоже бедняк. Олешки-то есть, но мало, питаются ими, так приплода и вовсе не видно.

Потолковав, чаю попив, Лэхэ^[3] вдруг сказал:

– Не поедешь ли со мною на Новую Землю? Я собираюсь на Новой Земле зимовать. Если хорошо будет, заживу там.

В ту же весну Пыя Ңарка с сыном хромого Лэхэ отправились в Югорский Шар. Там Пыя Ңарка женился. Девочка родилась у него, дочурка. Живет он в Югорском шаре целых семь лет. По-прежнему рыбу ловит. Песцов промышляет. С сыном хромого Лэхэ вместе живет. Лэхэ – как отец. Учит Пыя Ңарку морскому промыслу. И вот когда минуло семь лет, уехали они из Югорского Шара. Оставили Большую Землю. Вернутся ли назад – неизвестно. Три ижемца и паренек Нохо, сидящие с ними в лодке, – такие же, как и они, бедняки.

Парусник

Пыя Ңарка правит. С обеих сторон огромные волны движутся. Позади Вайгач натрое разделился. Только высокое место видно над горизонтом.

Когда Вайгач скрылся, посмотрел Пыя Ңарка вперед: нигде земли не видать. Только волны бушуют кругом да слышно, как ветер в вантах поет. По обеим сторонам лодки чайки верещат, словно ворчливые женщины. Глядя на них, Пыя Ңарка сказал:

– Хэ! Чаечки-то, как бабы сердитые! Прежде моя хозяйка, как вы, без толку то и дело бранилась.

Чайки отнимают у гаг принесенные ими ракушки, а гагочки, как побитые собаки, снова ныряют в глубину. Завидев гагу, выныривающую с ракушкой, чайка опять с криком ловит ее. Пыя Ңарка подумал: «Что же, гагочки, небесные птички? Как чайки-то мучают вас. Чайки – тоже небесные птицы. И я божий человек. Хозяин так же мучил меня.

Да куда пойду? Куда идти? Видно, богу так угодно. Видно, нас, гаг, создал он для такой жизни. Пожалуй, от такой жизни в землю нам только лечь? Может быть, когда умрем, бог о нас хорошо позаботится. Я бы на том свете моего хозяина погонял. Отец мой там, на небе, наверно, рядом с богом на белой шкуре сидит, чай пьет. А отец Нохо Никона у моего отца корочки просит. Теперь-то отец, наверно, хорошо живёт!»

Сон

Размышляя так, Пыя Ңарка задремал. Спит и, грезя, вздрагивает. Видит во сне самого себя в лиственничной зыбке. Зыбка, привязанная к шесту, качается. Мать легонько покачивает её. Посмотрел он, а у чума другой половины-то нет. Только полчума стоит. А там на небосклоне, на кудрявом облачном мысу, сидит его отец. С богом чай пьет. Отец Никона Нохо на холме стоит, корочку себе просит. Отец Пыя Ңарки на Никонова отца даже не глядит, песню поёт:

Отец Никона! Я не дам тебе ни кусочка!

Когда я был на Нижней земле,

Ты был таким же.

Вместо тебя я дам это моему Пыя Ңарке!

Отец бросил с облачного мыса большущий кусок белого хлеба. Хлеб попал Пыя Ңарке в лицо, тот и проснулся. Прошел сон, а щеку трет. Никакого хлеба нет. Сидит он по-прежнему. Только ветер стал стихать. Стихает ветер, вот край ослабевшего, заполоскавшегося паруса и ударил, видно, его по щеке. А то, что он принял за голос певца, был скрип качавшейся раины^[4]. Ветер стал стихать, и чайки сели на воду. Среди гаг чайки – как дети богачей, а гаги плавают, нахохлившись, словно ищут себе тепла и огня.