Маремьяна Голубкова

   Со дня рождения выдающейся  печорской  сказительницы Маремьяны Романовны Голубковой  (1 марта 1893г. – 8 сентября 1959г.) исполнилось 120 лет. Она знала и мастерски импровизировала более 400 плачей, причетов, песен, пословиц, частушек и других произведений русского фольклора. В 1939 г. вышел сборник “Печорский фольклор” Н.Леонтьева, где широко представлено творчество М.Р. Голубковой. Произведения М.Р. Голубковой расцвечены бесценными жемчужинами самобытной русской народной речи. В 1946 г. Голубкова была принята в члены Союза писателей.

   В творческом содружестве с Леонтьевым Голубкова создала автобиографические книги “Два века в полвека”, “Оленьи края”, “Мать-Печора”, “Слово –  силушка большая”, где судьба печорской рыбачки реалистически показана с использованием русской народной лексики Севера.

*  *  *

Прокатится весна теплая,

Растают снеги белые,

Размоют льды сожженные,

Пробрызжут реки быстрые,

Прогремят ручьи глубокие,

Пройдет наша мать-Печора.

Прольется вода вешняя

Вниз по быстери до синя моря,

Поплывут легкие стружечки,

Поедут все во лодочках

На гулянье да на веселье

по вешним тихим заводям

Со песнями да баснями.

Кто сбежит-то с гори вода,

Приобрежутся берега круты,

Приобсохнут луга зеленые,

Разрастутся луга пушистые,

Расцветут цветы лазоревые,

Разнесут духи анисовые,

Раскрасива тогда Печора.

*  *  *

Мать-Печорушка –

Всем рекам река:

Кто на ней живал,

Тот все сам видал,

А кто не был у нас –

Просим в добрый час,

Не на час, не на денечек, –

Приезжать на годочек,

Хлеба-соли кушать,

Песенок послушать.

*  *  *

Посередке тундры Большой Земли

Не пыль в поле подымается,

Нарьян-Мар чудный город разрастается.

Разостроился нов-хорош город

Добрым людям на дивованье...

Из Москвы идет в Нарьян-Мар город

Путь-дорожечка прямоезжая,

Прямоезжая да прямолетная.

Что по этой-то путь дорожечке

Приезжают, приезжают к нам смелы соколы,

Смелы соколы да наши летчики.

Что из наших далеких краев,

Из далеких краев, из больших городов

Приплывают к нам в Нарьян-Мар город

Богатые корабли черненые.

И знают все от старого до малого,

Что стоит на Печоре Нарьян-Мар город.

Фрагменты повести “Мать-Печора”

   Широка, долга и славна мать-Печора – золотое дно. На две тысячи верст по дремучим лесам, по глухим болотам пролегла она от юга к северу. Свой зачин берет она вместе с Камой и Вычегдой из одних потаенных ключей.

   Не иначе, как в этих самых ключах бьет та живая вода, от которой мертвые оживали, раны у людей зарастали. Про нее наши прадеды сказки сказывали, да только по сказкам ее и знали. А она в здешних родниках хоронилась, серебряными ручьями да гремучими речками вытекала в преславные русские реки – Волгу, Двину, Печору – и поила наш русский народ богатырскою силой, нерушимым здоровьем да еще необоримым упорством.

   От матерого водолома трех рек бежит Печора, с роздыхом в излучинах, с роздумью на синих тишайших переплесьях. А чуть минует  Якшинское  сельбище – переменится Печора повадками и норовом. Не признать здесь нашу реку-скромницу. Пляшет река по перекатам, несется без удержу по порогам. Гдето ниже Шугора подходит она близко к Сибирскому Камню, мечется ему чуть не под ноги, а потом шарахнется в сторону и уходит к своим подругампопутчицам – Усе, Ижме, Цильме. Отдают они ей свою воду без торга и без расчета:

   – На, бери, у нас не убавится!

   Набирает мать-Печора глубину, прибавляет ширину к ширине и мчится дальше, крутые берега обрывает.

   Тысячи безымянных ручьев и речушек прогремят по берегам Печоры. Без меры и счета прольется в Печору ключей-родников. В самой красе и шири проходит река мимо нашего Нижнепечорья и выносит свое многоводье к студеному морю.

   Ой, ты, море океанское! Сколько удалых голов ушло в твои бескрайние воды! Сколько парусов уплыло в невозвратные пути-дороги – на Вайгач, на Колгуев, на Обь да Енисей, да на далекий Грумант! С великими трудами разведывал русский человек твои воды, искал новые берега. Неприветливы твои холодные волны, а печорцы и прежде не хотели променять тебя на самые теплые моря. Чем же ты, морюшко, славишься, что вознесли тебя, в песнях пропели и в простой печорской помолви всякий час добром поминают? Разве не стоит над тобой студеный туман да морок? Не падают холодные, как снег, дожди? Не поднимает лютая буря убойную волну?

   Нет, грех правду утаивать да людей обманывать. И доброго, и худого – всего довольно в нашем Баренцевом море. Знаем мы и погожие дни. Лето стоит в самой красе — с теплынью, солнышком и всякой благодатью. Знаем мы и другую пору. Навалится кислая осень, живую летнюю красу ветры буйные сдуют, дожди частые зальют.

   В ту пору отлетает от моря залетная птица. Пустеют реки и озера, плавает по ним густая, как студень, шуга. По тихим заводям на синем море ходит осеннее непогодье. По широким просторам ярится хмельной ветер, шатается недобрая стоячая волна. В ту непогожую пору не дай Бог заплыть карбасу в широкие наши зарубья. А все равно рисковые печорцы заплывают!

   Нынче на Печоре устроено надежное затулье от лихой морской непогоды.

   Вблизи моря стоит теперь город, а при нем корабельная пристань. Стоит вблизи от устья Печоры и выход в море охраняет Красный город – Нарьян-Мар.

   Новые города на Печоре, новые люди, новые песни...

   ...Заканчивалось затяжное заполярное предвесенье.

   Пропылили последней снежной пылью снеговые птички-пунухи. Прогоготали над Нарьян-Маром гуси, просвистели разнобокие утки-перелетки. А весна где-то остановилась, задумалась и к нам не торопится.

   Стучат да гремят в порту водники, последние заклепки клепают, ломают лед, рвут его аммоналом, готовятся к горячей ледоходной поре.

   Двое суток днем и ночью шумело вешнее половодье. Лед проскользнул к морю, как на оленях прокатился.

   – Открыла мать-Печора уши, – говорят нарьянмарцы.

   «Есть что ей послушать, — думаю я. — Добрые речи, светлые думы ходят нынче в народе».

   Не успела большая вода-пенница за льдом убежать, забелела мать-Печора парусами, застучала катерами: рыбаки на вешний лов к морю отправились. Еще не отпел свою последнюю песенку, пошумливает да позванивает в воде мелкий игольчатый лед, а рыбаки уже плывут.

   Из верховских деревень первыми подплыли к Нарьян-Мару светлозерские колхозники. Катер-щеголь, крашеный в голубую краску, вел на буксире два карбаса. За карбасами покачивались легкие выездные ловецкие лодки-востроноски. Катер поравнялся с городом, круто развернулся и стал у берега, как большая голубая птица. На носу красовалось веселое слово: «Весна».

   На всей нашей Печоре нет человека, который не знал бы Светлозерья.

   – Светлозерье? Да это где самые заядлые былинщики, самые горластые певуны и перегудошники живут, — ответят печорцы. – Там и фамилии все больше Скомороховы да Перегудовы.

   Печорские старики сказывают такую побывальщину:

   «В бытность царя Алексея по всей Руси лютовал Никон-патриарх, на старую веру ополчился. Народ думы свои в песнях изливал. Скоморохи да перегудошники – те любую кручину в песню вложат, любого недруга высмеют.

   А Никон тех песенных людей смертным боем бил, в железа ковал и в ссылку угонял. Ну да песню не закуешь! Побежали неунывные люди в нашу сторону, подальше от глаз да ушей патриарших. Поселились они в светлозерских краях, от царевой тяготы да боярской немилости там и укрывались…».

   Вспомнилась мне эта старая бывальщина. Не врут, наверно, люди, что веселее Светлозерья не найдешь села по всей Печоре.

   Раньше времени ошалели тонкоголосые комары: запоют свою песню — бегом от них не убежишь. Рыбаки спасались от комаров кострами. Приедут домой — пахнет от них морским соленым ветром да горьковатым дымом береговых костров.

   Как-то утром расчирикались воробьи-непоседы. Собралось их под берегом не меньше, чем комаров. Скачут по песку, на лугу в чехарду играют. По кустам перепархивают. Покосился Матвей на воробьиную суетню и говорит рыбакам:

   – Быть грозе. Ехать нынче не придется…

   Через какой-нибудь час разгулялся в море ветер-морянин. Приволок он тучу от моря и солнце как заслонкой задвинул. От облаков до земли, будто струны, протянулись дождевые струи. И на тех водяных гуслях знай наигрывает ветерморянин, рыбацкий сын.

   – Туча не навек! – говорят рыбаки, выглядывая из окон.

   И в самом деле, недолго перебирал ветер-морянин свои водяные гусли. Наигрался. Протолкал он тучу в летнюю сторону, проволок за ней короткий облачный хвост — и снова открылось широкое небо, взыграло солнце, и все мы поняли: ушла красная весна, пришло нарядное лето…

   Рыбачье становье Пнёво запряталось в маленьком заливе. Едешь к морю – издалека увидишь мохнатую сопку. Обросла она частым ельником да высоким березняком, люди так и зовут – сопка Мохнатая. За Мохнатой какой-то заливчик. Не успеешь его переехать, оглянешься, а заливчик за другой сопкой спрятался, выше первой. Зовем мы ее Соколка. Так и проедешь мимо, никакого становья не увидишь. Как два тына, укрыли становье Соколка да Мохнатая сопка, – не каждый ветер сюда залетит, не каждый глаз заглянет.

   А заплывешь в заливчик – увидишь, что тут стоят на якорях лодки и карбасы. На берегу по вешалам развешаны сети. Чуть повыше на бугорке, красуется бревенчатый дом, за домом конюшня, за конюшней — длинный склад, за складом – баня.

   Отстроено это рыбацкое колхозное жилье на тундровом берегу, край Печоры. Задует запад-набережник в пору осеннего половодья или летом ветер-глубник – брызги в окна летят. А на всех других ветрах здесь самое затишье; за сопками на Печоре штормовой вал ходит, а в лахте гладко, как в озере. В этой тиши да глади устроили себе гнездышко наши голубковские рыбаки. Весь берег студеного моря катерами стучит, веслами плещет, уключинами курлыкает. Выезжай на Печору – от стука, от плеска, от людского говора звон звенит.

   Над Баренцевым морем лето встало в полный рост. Днем и ночью солнышко прогревает землю и воду. Днем и ночью плывут по небу золотобокие облака.

   В солнечном тепле нежится ласковый ветерок. Прогладит он голубое полотно печорской воды, не оставит ни зыби, ни ряби. А потом проскользнет к берегу, ляжет к ногам и ластится, будто сказывает, как бежал он вдоль моря и тундры, по мхам. По болотам, по оленьим дорогам.

   Давно отцвела черемуха. Давно за Голубковским шаром мы видим, как над берегами плывут к Нарьян-Мару пароходные трубы и оставляют за собой кудрявые дымы… И хоть знаешь, что тебя не услышат, кричишь во все горло:

   – Добрых гостей да хороших вестей!

   И с заречной стороны веселое эхо: «Э-гей!»

   «Быть ветру с заречья», – примечаешь ты про себя.

   Окинешь взглядом нарядную землю, гладкую воду, весь светлый, высокооблачный день – и за работу. А небо уже потемнело, притихло. Но не пройдет и суток – прощай, тишина!

   С утра потянет ветер-восточок, а люди услышат его только к вечеру. Сначала ветер смутит облака. Размечутся по небу косы, и вдруг встанут облака столбами, поднимутся стенами. Упадет ветер на землю, расшатает кусты, расколышет море – рыбачье поле, разбугрит Печору. Иной раз вклинится этакий ветер-боковик и дует неделю и две, а то не стоит и суток.

   Ветра и берега – всё нам знакомо.

   Перекосит ветер с востока к северу – мы его полуночником зовем. Нагонит он в губы да в Печору воду, а вместе с водой и рыбу. Приводит он с собой большой нерассыпчатый вал и в водяной своей колыбели укачает неопытного рыбака.

   Подует прямой ветер снизу – мы его величаем «батюшко-север». Волна на этом ветру спокойная, ровная. Хорошо от ней парусом убегать: бьет она под самую корму. Надует ветер досыта тугие паруса – умей их держать в руках!

   Перекосный ветер между севером и западом рыбаки зовут глубником. Как и полуночник, он тоже водяной ветер – Печоре глубину прибавляет.

   На ветрах-боковиках – с запада и с востока – вода держится ровно: в свой час придет моряна, в свой час и уйдёт. Хуже всякого полуночника бьют они лодку поперечной волной –перечнем: много качки, да нет вперед подачки.

   От запада в сторону лета бьет сумасшедший ветер-шелоник. Попадешься ему под руку на море – целый год будет сниться тебе водяная трепка. Осатанеет припадочный ветер, ярятся в междоусобице шальные валы. От волнового рева земля и небо стонут. «Дикой шелоник налетел», – говорят на Печоре про крутого человека.

   Подует ветер с лета – рыбаки сердятся:

   – Опять матушка летняя подула, ни лягу ей, ни пропасти!

   Знают люди, что выгонит она всю воду из губы – успевай карбасы отводить. Хоть до самого ловецкого субоя иди – всё сухо, разве где-нибудь бродком до колена пройдешь.

   Между летней и восточной стороной дремлет сонный ветер-обедник. Сидишь в лодке, а обедник такой тебя ленью обдаст – хоть спи. Да опять боишься, что комары заедят: ни одного комарика не обдует с тебя этот бездельный ветер. Зато первая моряна подживит воду в Печоре, и снова с водой подойдет рыба. Волна укротится. Вода отстоится, а над берегами снова наплывет хороший тундровый багульный да ягодный дух: в эту пору по утренним зорям да по медовым росам в тундрах ягоды зреют и сластью наливаются.

   В водах Печоры великое кроется богатство. С самой малой поры слышат наши ребята от отцов и матерей природные рыбацкие сказки. По сказкам этим в голубом подводном царстве у янтарного светлого дна меж серебряной тиной золоточешуйная ходит рыба.

   Отцы и деды наши выезжали к морю на утлых долбленых челнах. Кланялись они в пояс всем восьми переметным ветрам и начинали рыбачить. Рыбацкими сохами – заплатанными неводишками – пахали они море – рыбачье поле, а по сохе и урожай собирали. Это от них остались на Печоре пословицы:

   «На безрыбье и лещ рыба».

   «Батюшко-налим, наплачешься над ним, когда он один».

   В ветра да в дожди вытащат они лодки на берег, перевернут вверх дном – тут и дом, и жилье. Вот тогда и складывали, и сказывали, и слушали рыбаки свои заветные сказки про неведомое царство. Неделями стоит слезливое осеннее ненастье, неделями не просыхает небо, не проглядывает солнце. Лежал рыбак под лодкой, трясся от холода на зыбких ветрах, слушал немолчный рокот волн и ждал, когда на землю и воду падет перетишье, а над головой загорится солнышко.

   А когда он, мокрый и продрогший, вылезал из-под лодки, утешал сам себя усмешливой поговоркой:

   – Который бог вымочит, тот и высушит.

   И снова начиналась тяжелая рыбацкая страда. Добыча шла в руки печорским да чердынским купцам, а на столе у рыбака была в диковинку и рыбка-сиговинка, а язева голова – его царская еда.

   Говорят: отец рыбак – и дети в воду смотрят. Будто и те же нынче рыбаки на печорской путине у студеного моря. А посмотришь на людей – другие они.

   Хозяйским шагом ходит по Печоре советский человек. У студеного моря в безустальной вольной работе множит колхозное добро печорский рыбак.

   Те же обычаи у погоды. Те же буйственные ветры налетают с восьми сторон на рыбацкие тони, те же волны бьются и на реке, и в губах. Но не тот же рыбак! Все ему подначально: и море, и ветры, и рыбы. И раньше труд был наш вечный друг, а братом названым только нынче стал. Чудодейные руки! Благодатная работа!

   Вместо утлых челнов – катера! Вместо заплатанных сетей — уловистые ставные невода! Высокостенные дома вместо днища лодки над головой. И в любой весенний, летний и осенний день советскому рыбаку путь да дорога к золотой руде матери-Печоры.

   Весь август играли над Печорой переметные ветры. На какой-то редкий день отстоится погода. На реке тишь да гладь, а по небу все еще бегут непоседливые тучки. Ветерок-тиховей обмахнет своим легким крылом Печору. Пробежит темной полоской с берега на берег малая пузырчатая рябь. И опять на воде светлота, гладкота, ясень. Изредка прочеркнет по воде своим хребтом прямую ровную черту кривозубая щука, метнется в сторону от берега розовоглазая сорожка – и опять на реке тишь да гладь: ходи да слушай речи тундровых речек, урчанье ручьев, голоса далеких лесов.

   Промелькнет такой редкий погожий день, и опять август заговорит ветрами. Налетит просоленный морем полуночник, приведет с собой взлохмаченные грозовые тучи. Свернутся они черными сытыми котами, помурлыкают громом. Проведет им ветер против шерсти – искры сыплются.

   Сначала подымется на реке неживая окатистая волна, а потом разойдется, расшумится ветер – и ну колыхать мать-Печору! Стадами, будто белые резвоногие олени, пасутся на реке волны. А меж них пастухами ездят на лодках, как на нартах, наши рыбаки и помахивают хореями-шестами, промеривают под собой непроглядную глубину.

   Ничто не останавливает и светлозерцев в эту пору. С самой весны стоит у них в ушах молодой зазывный клич старого бригадира:

   – Вот они, руки-то! С морской волной схватятся – переборют!

Как не думала кукушка

Белой лебедью лететь,

Не гадала во полете

Ширину земли смотреть.

Я, печорская рыбачка,

Не гадала, не ждала

По всему по белу свету

На своих ногах ходить,

И прозревшими глазами

Далеко вперед глядеть.

Люди новые приходят,

Люди новые идут,

И трудами, как цветами,

На родной земле цветут.

И со всей семьей великой,

В ногу с ней  шагаю я, –

Широко раскроет крылья

Дума верная моя,

И легко идти мне, будто

Я лечу, а не иду.

Всё мне видно, всё мне слышно

Наяву да на виду:

Будто наша мать-Печора

Вся в глазах моих стоит,

На мои же на загадки

Мне ответы говорит...

На Печоре 

Фрагмент  повести «Два века в полвека»

   ...Северное сине морюшко нас четверо суток качало. Всё время до самой Печоры не меньше было девяти баллов. Лежала я ни жива ни мертва и вставать не могла.

   Когда на свою родную воду попала, тогда и ожила, пить-есть захотела.

   В Печорскую губу зашли — вижу, каждое место знакомо. Под Иевкой у бара пароходы стоят, перегружаются. Напротив этого бара, на печорской стороне, мы прежде рыбу ловили. Дальше – Пнево, Бородатое, Зеленое, Юшино, где теперь рыбоприемный пункт, Кореговка, где теперь стоит поселок ненецкого колхоза «Харп». А потом и деревни пойдут: Куя, Никитца, а от лесозавода до Нарьян-Мара недалеко: расстояние с лавки встать да рукой достать...

   ...Мимо Нарьян-Мара вверх по Печоре баржами везли машины, рельсы, вагоны, паровозы. Говорили, что вверху строят железную дорогу с Котласа на нашу Воркуту. У деревни Кожва через Печору мост пройдет, и там город строится. Говорили, что скоро с Печоры прямо в Москву можно будет по железной дороге ездить.